старое письмо Ольгерда
Не раскрыли они Ирис как персонажа, просто преступно не раскрыли. Но в этой жуткой истории о любви, предательстве и получении того, о чем просишь, мне безмерно жаль ее. Девушка, виновная лишь в том, что не смогла выбрать между своей семьей и
Все яркое, словно картины, и пахнет краской,
И люди, и свечи, и все пауки в траве.
Идет не хозяйкой - вором, всегда с опаской,
И слышит слова, звучащие лишь в голове.
Не есть и не спать – ходить полоумной девой
Ей тяжко, но выхода нет. На дверях – замки.
Она еще, может, ждет, но совсем не верит,
Лежит на кровати – ведь там, внизу, снуют пауки,
И ходит тоскливая тень со знакомым ликом,
И тычется в двери. Она истомилась – тоже.
Ирис закрывает глаза, лежит неподвижно, тихо –
Она эту тень боится до жуткой дрожи.
Давно, далеко, в похожем на этот доме
Она улыбалась, любила, писала свои картины.
Они отчего-то здесь, в ее бесконечной коме,
Висят островками земли в океане тины,
Ведут ее в дом – в тот, но совсем не тот,
Где две пары глаз глядят на нее устало,
Где гулко звенит лопата. В доме наоборот
Она ведь закрыла двери, уснула, от всех сбежала.
Сбежала – в свое проклятое «никуда»,
А дальше – никак. Кто держит за поводок?
Память гниет с костями, идут и идут года,
Кто и зачем? Проклятие или рок?
Кто-то тревожит глубокий ее не-сон,
Кто-то кладет ее в землю под старым дубом.
Он чувствует, слышит ее благодарный стон.
Он входит в ее не-дом приглашенным другом,
Будит – болят глаза и гудят виски.
Белое небо, солнечный день морозный.
Память, кем-то изорванная в куски,
Вдруг расцветает вместе с истлевшей розой.
Ходить в тихом доме без запахов, стонов, скрипов,
Видеть любимых, родных – всех давно умерших.
Вязнуть в минувшем, несбывшемся, невоскресшем.
Есть ли на свете страшнее, печальнее вещи?
Колют шипы в прощании – больно, сильно,
Мир растворяет замки, да и сами дверцы.
Ирис осыпается крошкой и серой пылью -
Как раскрошившийся камень родного сердца.