Из меня лезет и лезет негатив. Впервые такое, даже не знаю, что делать.
Выговариваюсь дома самой себе, улыбаюсь людям (они ведь почти и не виноваты, что я их всех так ненавижу на этой неделе, а если и виноваты, то все равно ничего не поймут) и офигеваю с себя. Хорошо еще, к концу недели это дело пошло на спад.
И новая серия "Гематронии" не то, чтобы очень.

---

В своем не видит и бревна

Знаете, меня почти не раздражают в людях некоторые негативные качества. Меня раздражает, когда человек уверен, что у него их нет, а ты по каким-то причинам не можешь ему сказать, мол, чувак, да ты ведь тот еще ебланище. И ты молчишь, весь такой вежливый и тактичный. И ты сглаживаешь острые углы. И ты стараешься показать ему ситуацию целиком, легко так, ненавязчиво, не обвиняя его - все равно не поймет, в чем.
А потом ты вдруг делаешь какое-то неосторожное движение, никак, блять, с вышеупомянутым ебланом не связанное, и он тебе рассказывает, каким ты должен быть, как должен себя с ним вести, как должен, ДОЛЖЕН, ДОЛЖЕН!, а не тоооо...

Разумеется, нам всем нужен плохой пример. Просто чтобы смотреть и думать "Эй, а я, случаем, не бываю таким же сучонком, таким идиотом?"
Смотреть и ДУМАТЬ. Делать правильные выводы, Карл.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Открытие века и открытие второго

Лайфхак: чтобы все успевать, мне просто спать два часа в сутки. Ну, сегодня вот целых три получилось. Главное - лечь в одиннадцать и встать в час-два-три, а не наоборот, как я обычно пытался это делать.
Пока до мозга не доходит, что мы уже двадцать три часа работает без перерыва, все отлично. Когда доходит - не очень.
Понятия не имею, сколько я продержусь в таком режиме. Сам факт необходимости так ломать себя меня ужасно бесит, но у меня просто не получается распределять время по-другому. Тайм-менеджмент - это какая-то магия, не иначе.

Полез за эклером на завтрак и понял, что неебически хочу борща. Позавтракал борщом.)

---

Неспящее

Что-то на первом курсе бессонные ночи были гораздо более простым явлением.)
Убила час на то, чтобы перечитать Renai Sousa (который Love Control). Я просто очарована этой мангой, честное слово. Она такая... взрослая. Несмотря на то, что там есть весь этот набор "впусти меня-выпусти меня", это все выглядит так гармонично и так реалистично. Неспешно, вдумчиво и очень чувственно. Верится, что речь о взрослых и вполне состоявшихся мужиках, а не об истеричных подростках, которых нарисовали тридцатилетними. Не ожидала даже откопать столь серьезную работу среди горы неадеквата. Приятно.)
Еще тридцать восемь часов. Тридцать восемь, Карл. И баиньки.
О, и о Карле. За четыре серии шестого сезона некоторое моменты своей нелогичностью чуть не взорвали мне мозг, но в целом этот чертов сериал все еще безумно мне нравится.

---

Битое стекло

А пущай и тут полежит.
Цири/Кагыр; AU, в котором Кагыр выжил, все остальные умерли и никаких Островов Яблонь, а Цири не умеет управлять своей силой.

Ковир был красив, желала она видеть это или нет. Ковир восхищал своей броской и стильной красотой, укрывал своими широкими колонами. Наверное, она могла быть почти счастлива здесь. Цири дурно рассмеялась и очередной раз потянулась к бутылке. Кагыр чуть выгнул бровь и ничего не спросил, но она все равно ответила:
- Произойди все так, как было задумано, я выла бы, как запертая волчица, и грызла прутья своей клетки. Мне запретили бы видеть их, но даже чародейки не смогли бы проследить все письма, - она отхлебнула сладкое вино прямо из бутыли. – Они пахли бы сиренью и крыжовником. И дорогой. Пылью и лошадиным потом, их никакие духи не перебьют. Я бы читала эти письма и видела их лица, слышала их голоса. Ненавидела бы все и всех бездарно глупой ненавистью, потому что все равно не смогла бы увидеть их. Но каждый раз, вдыхая духи и лошадиный пот, я бы знала, что они живы и даже счастливы.
Комната вокруг весело качнулась, и Цири качнулась вместе с ней, неуклюже повалившись на мягкие подушки и расхохотавшись снова.
- Я бы даже не смогла оценить, как много мне позволили иметь.
На потолке переплетались друг с другом тугие ветви диковинных деревьев, образуя странной формы ходы, ведущие в разноцветное никуда. Девушка схватила опустевшую бутылку, зло метнула ее к потолку. Маленькая емкость из тонкого ковирского стекла легко взмыла в воздух, быстро поднимаясь вверх. За миг до того, как бутыль ударилась о цветные ходы и обрушилась вниз грудой мелких осколков, Цири крепко схватили за ворот и дернули, почти бросили в сторону. Она ударилась бедром о пол, а носом о колено Кагыра. Стеклянная крошка осыпалась на мягкие подушки.
- Ты за этим здесь? – поинтересовалась она у одетого в форменную кожаную броню колена. Чуть выше над ним располагалась металлическая вставка, которая вполне могла бы сделать ей еще один шрам. Эта мысль невероятно ее позабавила. – Смотреть, чтобы я не делала глупости?
- Я уже успел заметить, что глупости ты делаешь всегда, - беззлобно ответил нильфгаардец. Цири уперлась в его колено ладонью, выпрямила локоть, приподнимаясь, чтобы оказаться на уровне его лица. Подняться ей удалось только до шеи – пришлось запрокинуть голову и пытливо заглядывать ему в глаза снизу вверх. Взгляд у него был очень странный, пронзительный и бесконечно глубокий, отдающий каким-то непоколебимым, уверенным пониманием. Это взбесило ее, заставило сжать лежащие на его ногах ладони в кулаки. Да так и замереть, оставив невысказанную пламенную речь растекаться по языку пьяным сливовым послевкусием.
В его странном взгляде не было ни обвинения, ни жалости – и за одно это Цири была ему бесконечно благодарна.
- Тогда что тебе нужно? – пытливо спросила она. Кагыр не ответил. – Что?
Это, на самом деле, было совершенно не важно. Не существовало ни единой внятной – важной, опасной – причины, по которой ему следовало бы находиться здесь, возле нее, но он все же предпочитал находиться. Это удивляло и даже раздражало поначалу – после той битвы в замке Стигга Цири совсем запуталась в том, кто же он ей: похититель, спаситель, почти насильник, спаситель дважды? Что она сама чувствовала по этому поводу и что должна была? Но сейчас у нее было море вина и, может быть, нашлась бы шкатулка фисштеха, и присутствие Кагыра стало полезным и даже приятным. Он видел их, он знал Геральта и знал ее саму. Этот голубоглазый нильфгаардец был частью того, старого мира, беспощадно смытого пролитой в Ривии кровью. Здесь, в неприлично красивом и процветающем Ковире, где никто и слыхом не слыхивал ни о каком ведьмаке и ни о какой чародейке с фиолетовыми глазами, этот почти незнакомый юноша, которого она обнаружила под крыльями хищной птицы, был единственным, кто знал о ее прошлом. О том, как Геральт искал ее среди праха и пепла, среди смерти и Презрения. О том, как она танцевала над огнем и толпой на столе в таверне, и больное, зудящее, жалкое вылетало из ее сердца искрами из глаз и гасло под сапогами. О том, как кровь стекала ей на руки, и она равнодушно вытирала ее платком.
О том, как она их любила.
Она все пила и говорила, а он слушал, глядя на нее своим странным взглядом. Отвечал на ее вопросы о том походе, глупые и какие-то наивные, и с каждым ответом Цири не менее глупо и наивно казалось, что Геральт совсем рядом, и, если выбежать ему навстречу, она снова увидит его. Ей хотелось плакать, и оттого она пьяно и безысходно смеялась, откидываясь на теплый пол и легко ударяясь о него плечами.
Потом они оба молчали. Цири закрыла глаза, собирая свои воспоминания, старые и новые, аккуратно, любовно расставляя их по местам. Спрятала, закрыла, словно в сундук. Их уж никто у нее не отнимет. Этот проклятый мир забрал у нее все, что она любила, и требовал, чтобы взамен она подарила ему спасителя. Но хотя бы эти воспоминания он у нее отнять не в силах.
Видимо, она слишком неподвижно ненавидела этот гребанный мир – Цири почувствовала, как Кагыр наклонился к ней, отвел от лица упавшие на щеку пряди, почти невесомо провел пальцами по коже над шрамом. Прикосновение не было неприятным, просто неожиданным. Она распахнула глаза – нильфгаардец отдернул руку с таким видом, будто бы она в один момент превратилась в стрыгу.
- Ааа, - лениво и как-то удовлетворенно протянула она. Все встало на свои места и стало простым и вполне понятным. Цири посмотрела на него, на потолок и зачем-то на бесконечную череду пустых бутылок. Попробовала подсчитать количество, но сбилась со счета. – Ну, ты мне, я – тебе, это ведь честно, да?
Кажется, он что-то сказал, но она больше не слушала – нынешние его слова уже не представляли для нее интереса и практического значения. Раза с пятого получилось подцепить изящно спрятанные завязки. Завязки кокетливо располагались в передней части платья и вообще предназначались для того, чтобы она могла соблазнительно обнажиться перед Танкредом Тиссеном, когда он соизволит обратить на нее свое внимание. Перспектива раздеваться перед Кагыром, равно как и перед Танкредом, не вызывала у нее особого энтузиазма, но была все-таки гораздо симпатичнее. Кагыр, например, два раза спас ей жизнь и был приятным собеседником.
Нильфгаардец стиснул руками ее плечи, но запутавшаяся в шнурке Цирилла вывернулась, слегка отпихнув его локтем. Соблазнительно обнажаться от нее не требовалась, но у нее получалось не то, что «не соблазнительно» и даже не деловито, а как-то совсем нелепо. В конце концов она просто вытащила шнурок из порядком ослабшего корсета, подцепила руками помятую юбку и стащила платье через голову. Белья на ней не было тоже – а вдруг Танкред, а вдруг по-быстрому. То, что отдаваться Танкреду Тиссену она не собирается ну вот абсолютно, а своего чудесного спасителя им придется ждать от кого-нибудь другого, Цири чародейкам пока не говорила, предполагая, что это будет сюрпризом. Там, в Ривии, мир подписал себе смертный приговор – если, конечно, пророчество Итлины действительно должно было сбыться. Цири очень надеялась, что сбудется.
Она отбросила снятое платье под ноги и поискала глазами исчезнувшего из поля зрения нильфгаардца. Кагыр собирал осколки с подушек и складывал их в корзину, в которой она притащила бутылки. От основания к кончику указательного пальца стекала капелька алой крови – то ли осколок попался мелкий, то ли рука дрогнула. Цири терпеливо ждала, пока он освободит ложе, хотя подушки были ей совершенно не принципиальны.
Когда за осколками последовали пустые бутылки, девушка несколько удивилась.
- Эй, - позвала она напряженную спину нильфгаардца. Спина осталась безучастной. – Эй!
Он дернулся под ее ладонями, словно загнанный зверь. Цири развернула его к себе силой, вцепившись руками в его плечо. На скулах у него цвели алые пятна, медленно заливающие все лицо. Цири почему-то уставилась на них, словно зачарованная, правой рукой схватившись за корзинку, которую он не собирался выпускать из рук. Фокусировать взгляд становилось невероятно сложно, и, потратив целую вечность на то, чтобы заглянуть ему в глаза, она успела предположить и то, что он тоже девственник, и посетовать на это.
А потом она увидела его глаза, и почувствовала, что медленно, но неумолимо трезвеет.
Он видел ее насквозь. Смотрел прямо в душу, без всяких усилий отбрасывая и ее новоприобретенный цинизм, и равнодушие, и ненависть ко всему живому, щедро приправленную животной пьяной яростью. Смотрел на ту Цириллу, которую она старательно, как свои воспоминания, спрятала внутрь себя, чтобы достать потом – когда удастся удрать отсюда. Чтобы никто ее не нашел и ничего не сумел переменить. Цири очень хорошо помнила слова Шеалы де Тансервиль, но вот в жизнь воплощать их не собиралась, как не собиралась становиться королевской подстилкой, инструментом управления и подопытным кроликом. Она – Цири из Каэр Морхена, ведьмачка, а не самодовольная раскрашенная марионетка.
Кагыр просто смотрел на эту Цириллу, ничего не спрашивая и ничего не требуя. Цири опустила голову, не выдержав его взгляда, чувствуя, как вспыхнули алым огнем стыда ее собственные щеки. Глазами она судорожно искала оставленное позади платье, желая как можно скорее прикрыться. Злой задор испарился, будто и не было его, будто не она устраивала только что прагматичные дискуссии у себя в голове. Она только неловко шевельнула рукой, чтобы прикрыться – ничего глупее не придумаешь, но стыд перед ним выжигал ее изнутри – а он уже сделал широкий шаг в сторону от нее, потом еще один и еще, и скрылся за дверью, забрав с собой злосчастную корзинку.
Цири натянула мятое платье и рухнула на подушки, вцепившись дрожащими пальцами в волосы.

- Прости.
Получилось загнанно, зло и немного нервно. Кагыр вздрогнул от неожиданности, резко развернулся к ней, и до Цири только сейчас дошло, что он не видел ее и не слышал крадущихся шагов. И еще, наверное, не извиняются ничего не подозревающему человеку прямо в затылок. Через две недели после происшествия.
Он, похоже, тоже подумал о чем-то таком – на лицо Кагыра выползла неуместно широкая мальчишеская улыбка.
- К твоему сведению, ты совершенно не умеешь извиняться. Я не удивлен, но так, к слову.
- Я не должна была ничего такого делать. И даже не знаю, зачем сделала.
- Все причины следует искать в туссентском красном.
Цири улыбнулась, вспоминания свой тогдашний утренний ужас и готовую разломиться надвое голову. Тело отвыкло от попоек и фисштеха необыкновенно быстро, и возвращаться к тем привычкам явно не собиралось. Цири и сама не собиралась к ним возвращаться, во всяком случае, пока.
- Собираешься убежать? – поинтересовался он, с нездоровым интересом разглядывая вид на закатный город. Солнце коснулось вездесущей воды, очередной раз собираясь утонуть в ней.
Цири оглянулась по привычке, помня про стены, из которых торчат глаза, уши и загребущие конечности. В верхней караульной башне все они вряд ли присутствовали, но, если бы вдруг и были, она бы этому уже не удивилась.
- Да.
Он легко кивнул, и, кажется, слегка нахмурился.
- Ты могла бы стать здешней королевой.
Цири ощерилась, фыркнула.
- Точно. Королевой местных шлюх.
- С возможностями Ложи Чародеек…
- …гена Лары и моей волшебной матки, я могла бы покорить не только Ковир, но и весь мир, - зло отрезала девушка, едва удерживаясь от того, чтобы ударить его. – Шеала говорит, что когда-нибудь обо мне напишут в книгах и исторических трактатах. Не знаю, что там будет написано – если «и она раздвинула ноги перед идиотом и пьяницей, и породила на свет спасителя мира, и засим закончила свою роль в истории», то это будет правдой. Этого я не хочу.
Ее взгляд удовлетворенно замер на его сжатых кулаках и нахмуренных черных бровях.
- Ты была бы в безопасности, - с трудом выдавил Кагыр. Цири снова фыркнула, словно кошка.
- Не нужна мне такая безопасность! – и, помолчав и немного остыв, добавила. – Больше не нужна. Мне больше незачем себя спасать. И мир спасать тоже больше незачем. Если бы мир хотел спастись, ему следовало бы стараться получше.
- Ты веришь в Пророчество?
- Я хочу в него верить, - безжалостно отрезала Цири. Он кивнул, словно соглашаясь и с ней, и с какими-то своими выводами. Она вспыхнула.
- Я могу помочь тебе. Я бы хотел помочь тебе.
Она хотела спросить «Почему?», но вдруг вспомнила невесомое нежное прикосновение к своей щеке.
- А если я скажу «нет», ты останешься в Понт Ванисе?
Кагыр не ответил, и от его молчания ей сделалось ужасно неуютно. Ей не следовало соглашаться – он и так сделал слишком много вещей, которые его монетой оплатить не получается. Но Кагыр и не требовал оплаты. Цири подумалось вдруг, что, откажись она, его взгляд будет следовать за ней неустанно. Вряд ли она будет видеть его, вряд ли даже чувствовать. Но…
Цири замялась. Все это было бесконечно и странно и как-то неправильно. Как те самые дары, о которых когда-то говорила Йеннифэр – дары, которые нельзя принимать, если не в состоянии ответить чем-нибудь столь же ценным. Цири вдруг снова, совершенно некстати, вспомнила свою выходку и опустила голову, закусила губу.
Кагыр хмыкнул в сторону, вздохнул – и его ладони легли ей на плечи, притиснули ее к нему. Цири глупо ойкнула ему в губы, очень теплые и очень твердые, совсем не похожие на сладкие губы Мистле. Не удержавшись, попробовала на вкус и сам поцелуй, и его губы, осторожно провела языком по трещинке поперек нижней. Ей нравилось, действительно нравилось, и когда он отстранился, она сама неосознанно потянулась за продолжением, не успев снова вспомнить наставления Йеннифэр. Быть эгоисткой было ужасно, неправильно, бессовестно приятно.
- Тогда помоги, - произнесла она, когда Кагыр шагнул по лестнице вниз. Наткнулась на его удивленный взгляд и поняла, что, если он задаст вопрос, она не сможет на него ответить. Просто потому что ничего, ну ничегошеньки не понимает в своих нынешних действиях.
Кагыр все понимал правильно, и вполне мог – и имел право – спросить. Или уйти. Или остаться незаметным взглядом в толпе.
- Хорошо, - ответил он, и Цири почему-то улыбнулась.

Свобода совершенно неожиданно пахла ландышами. Она кусала кулак, сдерживая довольный хохот, готовый, кажется, огласить все деревни и города на тысячу лиг вокруг. Кагыр рухнул в ландыши рядом с ней, приминая собой цветы. Она развернулась слишком резко – они столкнулись головами, словно неразумные дети. Вот только взвыл он совсем по-взрослому, обмяк, приложив к голове ладонь.
- Кагыр! – она совсем забыла о жутком шраме, скрытом под волосами, следе от памятного удара метко запущенным топориком. – Ты как?
- Уже не очень, - страдальчески промычал он. – Вреда от тебя…
- Дай посмотрю!
- И что нового ты хочешь там увидеть? – пробурчал он, но руку от головы предусмотрительно убрал. Спорить с Цири было бесполезно, опасно и невозможно.
Она осторожно отодвинула волосы, открывая себе вид на жуткого вида рубец. Сверху в сумке как раз лежала баночка с обезболивающей мазью – полностью проигнорировав все его «Зачем?», «Все нормально!» и «Какая же ты все-таки глупая!» осторожно нанесла немного на теплую кожу. Кагыр затих и даже не вздыхал страдальчески. Поддавшись порыву, Цири запустила пальцы свободной руки в его жесткие темные волосы, как можно дальше от шрама, зарылась в них, погладила, словно кота. В груди – уже далеко не в первый раз – подозрительно екнуло, и Цири только собиралась посетовать на растрепанные нервы и расшалившееся сердце, как он распахнул прикрытые было глаза. Глаза эти смотрели на нее со смесью любопытства и подозрения. Просящие на язык еще секунду назад колкости разбежались, оставив удивительную пустоту, на чьем фоне судорожно колотящееся сердце выглядело совсем странно.
Она коснулась пальцами его лба, прочертила задумчивую линию вниз по переносице, спустилась к изогнутым губам. Цири так и не смогла оторвать взгляд от его пронзительных, невероятно серьезных глаз, когда он легко поцеловал ее ладонь, коснулся губами запястья. Дразнящее тепло пробежало по руке, от запястья до плеча, тонкими линиями спустилось вниз по шее и груди. Цири вздохнула, чувствуя, как тело превращается в комок оголенных нервов, как обостряются ощущения, сделавшись вдруг чуткими ко всему – к прикосновениям воздуха, к жесткому, навязчивому трению одежды. Чувство не было незнакомым, но синие глаза Кагыра, его угольные волосы, в которые ей так хотелось вновь зарыться пальцами, и собственное безумно колотящееся сердце делали его таким невыносимо глубоким, что…
Цири сама потянулась к его губам, не давая ни себе, ни ему думать слишком много. Мысли – шелуха, глупая и бессмысленная. Сколько не думай, сколько не пытайся делать «как правильно», «как лучше» - все равно все ломается, рушится, умирает, и остается только битое стекло, болезненно хрустящее под ногами.
Что такого было в его поцелуях, что заставляло ее искать губы Кагыра снова и снова? Столкнуться зубами в быстром, почти лихорадочном порыве, жадно ловить ртом чужое дыхание, словно недостаточно было собственного?
Кожаные застежки охотно поддавались ее рукам, капризно жаждущим прикоснуться к чужой горячей коже, огладить, замереть раскрытой ладонью напротив его гулко бьющегося сердца. Кагыр позволил ей чувствовать, слушать. Цири ощущала его улыбку на своей шее, на ключицах, на ложбинке между грудей в вырезе задравшейся рубашки, которую он торопливо расстегивал. Она не помнила, что именно этих рук она когда-то безумно боялась – те почерневшие, обугленные воспоминания расплелись ослабшими нитями, рассыпались, уступая место новым. И в этих новых она отрывисто вздыхала, закусывая губу, покорно, пошло выгибалась навстречу настойчивой, знакомо-незнакомой ласке. Цири упрямо притянула его к себе, обхватила плечи, потерлась всем телом, дурея от этого ощущения, от жесткого выдоха прямо в ухо, от мстительно-коротких прикосновений губ – от шеи до самого живота.
Что было в этом такого, чего она еще не делала, не знала, не чувствовала? И почему казалось, что стоит ему остановиться хоть на секунду, отстраниться, не позволить ей почувствовать его – так близко, так запредельно, так правильно близко – она сейчас же умрет на этом самом ландышевом поле?
Он велел ей не торопиться, но она его совершенно не слушала. Цири хотелось всего и сразу, сейчас, немедленно – Кагыр чертыхался ей в ухо, шипел что-то на родном, дурацком языке и выдыхал ее имя. Изъезженное «Цирилла» звучало у него так сладко и так развратно, что быть послушной и сдерживаться Цири бы просто не смогла – даже если бы вдруг захотела.
Ее стоны вперемешку с ругательствами оборвались одним томным, протяжным вскриком – Кагыр поймал его губами, до боли сжал ее пальцы своими.
Цири успела подумать на секунду – у неба над головой цвет его глаз, или же глаза у него цвета неба – а потом это небо исчезло, верно, сверзившись на грешную землю.

Уставшее солнце спешило к горизонту, окрашивая расползавшиеся облака алым. Цири отвернулась прочь от кровавого цвета, уткнувшись носом в шею Кагыра. Не сейчас. Сейчас ей хотелось тихого шелеста потревоженных ландышей, теплого тела под боком и гулкого, отдающегося в каждом уголке ее тела стука чужого сердца. Крови – пусть пока нереальной, пусть даже просто разлитой по закатному небу, ей не хотелось совсем.
Проклятое солнце находило ее, где бы она ни укрылась.
- Цири?
Ведьмачка встретилась взглядом с тревожной синевой его глаз. Провела пальцем по тонкому, совсем незаметному порезу под скулой.
- У меча Предназначения… - сказала Цири негромко, сама не желая этого слышать, - два острия.
Кагыр рассмеялся - невесело, но легко. Коснулся губами ее подрагивающих пальцев.
- Одно из них – ты, - произнес он так, словно говорил о чем-то беззаботно-незыблемом. О том, что солнце встает на востоке, а садится на западе. Цири качнулась ближе, прижалась лбом к его лбу. Он улыбнулся, так просто, так беспечно выдохнув в ее открытые губы: - А другое – смерть.
Над их головами темнело истекающее кровью небо.

@темы: Ведьмачье, я у мамы фикрайтер

---

Самоедство

Меня ужасно раздражают люди, которые не признают своих недостатков, но неизменно тыкают на эти же недостатки в другом человеке.
А еще меня напрягает, как легко им считать себя ослепительными. Я знаю, что я чертова бездарная идиотка даже если получаю "отлично" или похвалу. А человек, пьяный вдрызг и лежащий на полу в ванной, считает, что он прекрасен, и у него все прекрасно. Даже когда трезвеет. Даже когда берет новую бутылку.
Как люди это делают, черт возьми.

---

Армитажненько

Бессовестно задрыхла на общей патологии, и приснился мне долгий-долгий сон, в котором Ричард свет Армитидж читал нам лекцию по молекулярке. Почему-то единственное, что меня во сне удивляло - почему это котик с нами по-русски?) Сидел я в этом сне, слушал британский акцент, пялился на доску и этот-чудесный-зад и думал, что жизнь-то удалась xDD
Так разочаровалась, когда проснулась.)
Сижу теперь, думаю - это мое подсознание меня так балует, или ноосфера на что-то намекает?

---

Принцессы и драконы

Я не умею писать ни стихов, ни прозы, но иногда моему упоротому вдохновению на это начхать.)

Казалось бы, что общего у Цири и Македонского.


Как утомляет словесная чехарда.
Люди такое выдумают порой:
Девочка, смерть водящая за собою,
Красный дракон, сжигающий города.

Они кричат: «Два острия у меча!»
Они говорят: «Постой, не руби с плеча!»
И шепчут испуганно: «Как же так надо уметь,
Чтобы одним присутствием сеять смерть?»
Как будто не сами спускают ее с поводка,
Как будто не травят ею меня, пока,
Перепугавшись встретиться с палачом
Ни отсеку страх верным своим мечом.
Мне говорят – город сожгла родной,
Смерть, говорят, тенью идет за мной,
Призрак на быстроногом своем коне,
Хищная птица в выкованной броне.

Нужна ли дракону возможность достичь небес,
Если он сам боится своих чудес?
Если у тех, кому чудеса нужны
Глаза безумны, неистовы и алчны?
Если просители рвут на нем чешую,
Если, как цепь, набрасывают сбрую,
Если сбежать - только лишь на карниз,
Если с него все пытаться лететь – вниз,
Если страх перед цепью его велик,
Если для чуда-проклятия нужен миг,
Если, измотанный, явит свой алый цвет,
Чтобы спалить себя, а с собою – всех?

Птицы клюют растерзанные тела.
Жженые камни нагреты как будто зноем.
Я никому не хочу причинять зла.
Просто
Прошу
Оставьте меня в покое.

@темы: Ведьмачье, Дом, в котором

---

Сам себе кинопроектор

Одна из моих личных разновидностей наркотической зависимости - когда произведение зацепило, вошло в тебя так, что начинает перехватывать дыхание. Внутри что-то щелкает, переключается, и все: что-то ноет, тянет, мысли только вокруг-и-около. Это может длиться неделю, месяц, дольше; это бывает в основном сразу после прочтения/просмотра (в основном прочтения - сила текста для меня во много раз сильнее, нежели сила визуальной картинки, если у этой картинки нет подтекста), но бывает и через долгое время - рррррраз! и все, переключили, и опять думаешь-чувствуешь вокруг-около ЭТОГО.
Я в такие моменты особенно остро понимаю, насколько же я оболочка, человек-восприятие. Я как будто живой проигрыватель, живой видеомагнитофон, транслирующий вставленную пленку сам для себя.
Иногда мне хочется орать и действовать. Иногда у меня это даже получается - и я испытываю от этого удовольствие.
А иногда я просто пребываю в состоянии человека-видиомагнитофона, и это состояние - восторг, заполненность, насыщенность при полном бездействии относительно окружающего меня мира - тоже мне безумно нравится.

@темы: Дом, в котором

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра