Геральт, перестань принимать галлюциногены (с)
Ну и недавнее.
Killjoys; Пиппин Фостер, джен и гет, ангст, 690 словЭто чувство чертовски сложно описать словами. Максимум, на что хватает Пипа – определение «между страхом и холодом».
Однажды он почти решается это озвучить, но Зеф вдруг перестает бормотать теории ему в ухо и тихонько смеется, трется носом о его щеку, и портить этот момент жалобами и дурацкими воспоминаниями о своих двигающихся по чужой воле пальцах совсем не хочется.
Даже потом, когда все открывается таким мерзким образом, Пип не особенно жалеет, что не сказал. Зато у него было это очаровательное тепло, а теперь – только потухшие глаза Зеф и постоянное присутствие этого самого чувства. Между страхом и холодом, как в узкой шахте, как в тисках – не выбраться.
Однажды он просыпается среди ночи, выныривает из спокойного сна без сновидений, думая одну-единственную мысль – выхода нет. Никто не ползает внутри, нет боли, нет судорог и чужих движений, нет нервной суеты и навязчивого ощущения шевеления тонких паучьих лапок.
Но.
«Это конец», - думает Пип – наверху белеет потолок, по вискам течет пот, башку неприятно холодит и почти сводит, волосы слипаются, а еще очень сильно хочется заплакать. - «Это все».
Он дышит через раз спазмированным горлом и все-таки беззвучно всхлипывает.
Пиппину совсем не хочется умирать.
Пипу хочется жить и преодолевать. Вытащить механическую тварь из своей головы и снова стать частью команды. Носиться с пушкой и учиться не бояться собственной тени. Ну и что, что получается хреново – настолько, что первая же миссия закончилась отсроченной смертью. У него бы получилось когда-нибудь.
Болтать без умолку – чтобы нужная инфа сама шла в руки и уши, чтобы включиться в водоворот и плавать в мире трепа и денег, как рыба в воде.
Дышать в губы Зеф и чувствовать совершенно дурацкую слабость во всем теле, переплетая с ней пальцы.
Иногда он просыпается по ночам – она или спит рядом, или с напряженным видом вчитывается в строчки на планшете, одеяло сползает ей под грудь, тени падают на лицо и блестят на странном кулоне. Она ворчит, когда Пип легонько тянет ее за волосы и когда целует. Пипу смешно, тепло и щекотно.
И нечестно.
Это нечестно.
Нечестно.
Нечестно.
Она не знает, что делать. Никто не знает. Потому что ничего тут не сделаешь.
Он умрет, думает Пиппин, поглаживая ее по спине. Завтра, послезавтра, а может даже – прямо сейчас. Будет очень неловко. Все закончится, не успев начаться. Командная работа, спасение мира, пьянки в барах и отчаянный секс с Зеф, который перерос во что-то… Во что-то.
Пип думает: я не хочу. За что. Почему я.
- Я что-нибудь придумаю, - почти зло говорит Зеф, сидя у него на бедрах.
Я втюрился, как пацан, хочет сказать Пип. Ты потрясающая. Хочу знать о тебе все. Хочу быть с тобой. Я тебя люблю.
- Конечно, - говорит Пип. – Угу.
Зеф, я не хочу умирать.
Ему немного странно от того, что она, кажется, не понимает, не чувствует, не видит. Никто не видит – а у него самого неминуемость, неотвратимость уже не вызывает ни удивления, ни сомнений.
Чувство между страхом и холодом, которое не является ни тем, ни другим.
Они откидываются на спину и отчаянно глотают воздух, сцепляют руки, серьезно говорят и обещают встретиться посередине. Это как обнять солнце, обжигаясь и не веря толком в происходящее. Ярко, жарко, немного по-дурацки и трясутся коленки.
Зеф улыбается. Он целует ее улыбку и отчаянно хочет жить.
Когда Турин говорит, что кто-то из них умрет, Пипу кажется, что иначе и быть не могло. Может быть, сама судьба вела его сюда. Знакомство с чокнутыми киллджоями, уроки по преодолению трусости, поселившаяся в голове неминуемая смерть. Словно блуждаешь в зимнем лесу и идешь по следам в поисках выхода – а потом понимаешь, что все это время шел по своим следам. Дурацкое сравнение. Пип немного нервничает, но, наверное, сейчас это нормально.
Ему отдают честь – он не совсем понимает, за что. Ведь иначе и быть не могло.
Герои будут геройствовать.
Пиппин Фостер взорвет гигантскую пушку до того, как она выстрелит, и взорвется вместе с ней, чтобы герои могли геройствовать.
- Пип, - говорит Турин спокойно и почти строго – командирски так, как обычно. – Мы с тобой.
Пиппин думает: круто.
Пиппин думает: я, кстати, совсем ни о чем не жалею.
Пип набирает код на беззвучной клавиатуре, на секундочку задерживая палец над большим безучастным «Окей», чтобы прервать соединение с Зеф (они обязательно встретятся посередине) – и, нажимая, все-таки думает, что совсем не хочет умирать.
Killjoys; Пиппин Фостер, джен и гет, ангст, 690 словЭто чувство чертовски сложно описать словами. Максимум, на что хватает Пипа – определение «между страхом и холодом».
Однажды он почти решается это озвучить, но Зеф вдруг перестает бормотать теории ему в ухо и тихонько смеется, трется носом о его щеку, и портить этот момент жалобами и дурацкими воспоминаниями о своих двигающихся по чужой воле пальцах совсем не хочется.
Даже потом, когда все открывается таким мерзким образом, Пип не особенно жалеет, что не сказал. Зато у него было это очаровательное тепло, а теперь – только потухшие глаза Зеф и постоянное присутствие этого самого чувства. Между страхом и холодом, как в узкой шахте, как в тисках – не выбраться.
Однажды он просыпается среди ночи, выныривает из спокойного сна без сновидений, думая одну-единственную мысль – выхода нет. Никто не ползает внутри, нет боли, нет судорог и чужих движений, нет нервной суеты и навязчивого ощущения шевеления тонких паучьих лапок.
Но.
«Это конец», - думает Пип – наверху белеет потолок, по вискам течет пот, башку неприятно холодит и почти сводит, волосы слипаются, а еще очень сильно хочется заплакать. - «Это все».
Он дышит через раз спазмированным горлом и все-таки беззвучно всхлипывает.
Пиппину совсем не хочется умирать.
Пипу хочется жить и преодолевать. Вытащить механическую тварь из своей головы и снова стать частью команды. Носиться с пушкой и учиться не бояться собственной тени. Ну и что, что получается хреново – настолько, что первая же миссия закончилась отсроченной смертью. У него бы получилось когда-нибудь.
Болтать без умолку – чтобы нужная инфа сама шла в руки и уши, чтобы включиться в водоворот и плавать в мире трепа и денег, как рыба в воде.
Дышать в губы Зеф и чувствовать совершенно дурацкую слабость во всем теле, переплетая с ней пальцы.
Иногда он просыпается по ночам – она или спит рядом, или с напряженным видом вчитывается в строчки на планшете, одеяло сползает ей под грудь, тени падают на лицо и блестят на странном кулоне. Она ворчит, когда Пип легонько тянет ее за волосы и когда целует. Пипу смешно, тепло и щекотно.
И нечестно.
Это нечестно.
Нечестно.
Нечестно.
Она не знает, что делать. Никто не знает. Потому что ничего тут не сделаешь.
Он умрет, думает Пиппин, поглаживая ее по спине. Завтра, послезавтра, а может даже – прямо сейчас. Будет очень неловко. Все закончится, не успев начаться. Командная работа, спасение мира, пьянки в барах и отчаянный секс с Зеф, который перерос во что-то… Во что-то.
Пип думает: я не хочу. За что. Почему я.
- Я что-нибудь придумаю, - почти зло говорит Зеф, сидя у него на бедрах.
Я втюрился, как пацан, хочет сказать Пип. Ты потрясающая. Хочу знать о тебе все. Хочу быть с тобой. Я тебя люблю.
- Конечно, - говорит Пип. – Угу.
Зеф, я не хочу умирать.
Ему немного странно от того, что она, кажется, не понимает, не чувствует, не видит. Никто не видит – а у него самого неминуемость, неотвратимость уже не вызывает ни удивления, ни сомнений.
Чувство между страхом и холодом, которое не является ни тем, ни другим.
Они откидываются на спину и отчаянно глотают воздух, сцепляют руки, серьезно говорят и обещают встретиться посередине. Это как обнять солнце, обжигаясь и не веря толком в происходящее. Ярко, жарко, немного по-дурацки и трясутся коленки.
Зеф улыбается. Он целует ее улыбку и отчаянно хочет жить.
Когда Турин говорит, что кто-то из них умрет, Пипу кажется, что иначе и быть не могло. Может быть, сама судьба вела его сюда. Знакомство с чокнутыми киллджоями, уроки по преодолению трусости, поселившаяся в голове неминуемая смерть. Словно блуждаешь в зимнем лесу и идешь по следам в поисках выхода – а потом понимаешь, что все это время шел по своим следам. Дурацкое сравнение. Пип немного нервничает, но, наверное, сейчас это нормально.
Ему отдают честь – он не совсем понимает, за что. Ведь иначе и быть не могло.
Герои будут геройствовать.
Пиппин Фостер взорвет гигантскую пушку до того, как она выстрелит, и взорвется вместе с ней, чтобы герои могли геройствовать.
- Пип, - говорит Турин спокойно и почти строго – командирски так, как обычно. – Мы с тобой.
Пиппин думает: круто.
Пиппин думает: я, кстати, совсем ни о чем не жалею.
Пип набирает код на беззвучной клавиатуре, на секундочку задерживая палец над большим безучастным «Окей», чтобы прервать соединение с Зеф (они обязательно встретятся посередине) – и, нажимая, все-таки думает, что совсем не хочет умирать.
@темы: Killjoys, я у мамы фикрайтер
-
-
09.01.2020 в 09:39-
-
09.01.2020 в 12:58